Чжонхён учится делать все то, на что времени когда-то не хватало, потому что внезапно стало слишком много его, этого времени, пустого, незаполненного и очень вязкого, и когда Чжонхён случайно вспоминает, чем оно было занято, на секунду выныривая из искусственной пелены, которой сам себя окружил, – организм внутри щелкает челюстями, скрипит-хрипит, вертится.

Чжонхён чувствуется теперь везде, даже там, где Кибом обычно и не задумывался об этом.

На многих моментах, которые раньше были оставлены без внимания, Кибом начинает зацикливаться. Он начинает думать, пытаться сделать какие-то выводы – и из этого никогда не выходило ничего хорошего, потому что теперь Кибом беспокоится по поводам, этого никогда не требовавшим. О том, например, что он вряд ли может теперь заснуть без Чжонхёна под боком, который иногда сопит ему в подмышку; что не сможет прожить без мелких ссор по поводу, который он забывает через секунду, без вечных напоминаний, без всего того чего-то-там, что связано с Чжонхёном, прожить. А с Чжонхёном у него уже давно связано абсолютно все, и хорошо, что у него хватает духа это признать – но больше ничего хорошего нет.

Кибом уверен, что Чжонхён ощущает примерно то же самое, плюс-минус пара оттенков. Но в какой-то день – Кибом уже не очень-то и помнит – он понимает. Совсем не так, совсем не то; Кибом нужен Чжонхёну совсем не так, как Чжонхён нужен Кибому, и это слово щелкает по ушам, ввинчивается сверлом в сердце и оставляет там одну большую рану, которую, к сожалению, Кибом не знает, как залечить.

И как он не заметил; где Чжонхён был до десяти, он же всегда дома, всегда с Кибомом, всегда рядом, до того, что надоедает и бесит порой, а иногда они вообще жутко устают друг от друга и не могут даже смотреть в глаза, но никогда, никогда еще такого не было. Чжонхён не предупредил, Кибом не заметил, и что-то подсказывает последнему, что теперь так будет далеко не всегда.